– Развяжи меня, – надрывно ревёт она.

– Нет.

– Не-е-ет? – внутри что-то всхрипывает, и вместо тотального подчинения в ней просыпается нечто совсем иное. Обида перерастает в ярость.

Утробный рык разрывает пространство так, что стёкла в окне резонируют и дребезжат. Повязка падает с глаз, – радужка становится жёлтой, а зрачки сужаются в злые иголки. Раздвоенный лиловый язык смачно облизывает губы, и мужчина, увидев это, испуганно пятится, мелькая розовыми пятками, до угла.

– Леди?

Рычание крепчает с каждым выдохом. В её внутренней, уходящей в глубину подсознания пещере просыпается злой Дракон – он требует свободы и крови. Много солёной крови.

– Р-р-р!

Тело приходит в движение – его выгибает, выкручивает в позвоночнике. Худосочные мышцы наливаются, встают буграми. Верёвка впивается в плоть, из горла вырывается вой. На руках вырастают когти, – скрежещут по полу, выколупывают паркетные плитки и сгребают их вбок, точно нож чешую на протухшей рыбе. Кожа играет пунцовыми пятнами.

Чокер на шее душит, под ним проступают вены, кожа багровеет. Кровь из носа – бордовые капли – орошают подбородок и грудь.

Ящерообразное существо с лицом человека бьётся башкой о стены, катается по полу, окропляет всё красным, наращивая клокочущий рык и пытаясь порвать верёвки.

Хищно осклабившись, оно уверенно лезет из тесных узлов и пут, выворачивая суставы и плюясь пузырящейся кровью.

В пещере с потолка срываются массивные камни, со стен осыпается крошка, и всё тонет в пыльном тумане. Дракон неистово рвётся с привязи: по стене, куда вбито кольцо, пробегает трещина, звенья цепи лязгают, высекая колючие искры. Ржавый ошейник с шипами впивается в мякоть шеи, но Дракон продолжает неистово бушевать.

Он требует уважения.

Требует пробуждения силы, которая смогла бы его усмирить.

Соня орёт, – орёт в полные лёгкие, будто её убивают, – и пробуждает в мужчине ужас, рождающий эту силу. Он включается в правила, которые вынуждают его стать смелей, чтобы подчинить того, кто за проявленную трусость сжирает заживо, даже не поперхнувшись.

Он хватает Соню в охапку и пытается подобраться к узлам: она клацает зубами, плюётся ядом и рвётся из рук, разбивая бьющимся в приступе телом всё и вся.

– А-А-А! – орёт так, что от ультразвука закладывает уши.

По батарее стучат. Из-за стены возмущённо кричит женщина:

– Заткнись, истеричка!

Стук повторяется.

– САМА ЗАТКНИСЬ! – отвечает ей Соня рокотом, от которого вибрируют стены. И, переходя на визг: – МНЕ НАДО!

Мужчина снова хватает её извивающееся, орущее тело, подтаскивает к себе и, стиснув, зажимает ладонью рот так, что белеют костяшки пальцев. Ослабь он хватку – и тут же лишится руки. Соню накрывает титанической судорогой, и затем, будто борцы на ринге, они катаются по паркету, матрасу, то и дело врезаясь в стены. Острые когти оставляют на стенах глубокие полосы, срывают обои, крошат штукатурку. От напряжения вены на распухающей шее червеобразно извиваются, и пульсирующая кровь, дурно пахнущая железом, льётся из носа уже ручьём.

– Извращенцы! – слышится женский крик с соседнего балкона. – Я сейчас в ментовку позвоню!

Соня дёргает головой, освобождая рот, и заливается визгом. Мужчина рывком притягивает её к себе, добирается до главного узла и дёргает. Свирепую, неадекватную, – он начинает её развязывать!

В мгновение ока Дракон становится смирным – вырываться перестаёт и, сощурив глаза, потоптавшись по центру пещеры, сворачивается в клубок. Вот ещё один узел развязан, – и он кладёт чешуйчатую бошку на гребенчатый хвост. Пытливо ждёт.

Конец от верёвки суетливо летает в воздухе, всё более удлиняясь, и, наконец, последний узел преодолён. Мирно хрюкнув и сомкнув веки, Дракон погружается в чуткий сон. Происходит обратная трансформация: ящерообразное существо вновь превращается в хрупкую девочку Соню.

Дрожащими пальцами мужчина снимает последние витки с её рук, и в полуобморочном состоянии она утыкается в его мягкий живот: белая футболка насквозь пропитана кровью – один сплошной липкий сгусток.

Проходит время. Соня подгибает под себя ногу. Вторую. Медленно садится и озирается, созерцая разгром: паркет местами вскрыт, всё залито красным, обои по низу оторваны. По изодранным, с отломанными ногтями пальцам будто прошлись молотком. Она гладит натёртые верёвкой, опухшие до синяков запястья, шмыгает распухшим носом и, обессиленная, вновь утыкается мужчине в живот.

«Отдала контроль, блядь».

Глава 19

Высшее счастье в жизни – это уверенность в том, что вас любят: любят ради вас самих, вернее сказать – любят вопреки вам

(В. Гюго).

Вечером тётушке звонит соседка, живущая на другом конце улицы – хохочет в трубку так, что аж задыхается:

– Приди, забери свою фантазёрку. Ох, сил нет… А-ха-ха!

В доме стоит стойкий запах валерьянки и корвалола. Грета – взлохмаченная, с круглыми глазами и расцарапанной щекой – сидит на лавке, трёт виски и чуть не плачет:

– Говорю же: кошка там была – огромная, жирная, с лицом негритянки! На кровати лежала!

Тётушка несколько секунд молчит, потом коротко всхлипывает и, схватившись за живот, заходится таким смехом, что её тело колыхается студнем. И сквозь слёзы сдавленно пищит, обращаясь к соседке:

– Как выскочит! Тележка – в хлам! Ключи – в воздух! А-а-аха-ха! Кошка! Негритянка!

И, уже не сдерживаясь, они хохочут на пару, хватая друг друга за руки и приседая в моменты наибольшей истерики, чем нервируют Грету ещё больше. Та ощупывает лоб и щёки:

– Она мне лицо расцарапала! Вот! И за волосы…

Но тётушка гогочет только громче, будто нет ничего забавнее, чем изодранное кошкой лицо. В конце концов она резко хватается за бок, охает, оседает на заправленную кровать и, прекратив смеяться, сквозь слёзы выдаёт:

– Ой всё, не могу больше… – смотрит на Грету. – Это на тебя от давления нашло, не иначе – вон туча-то какая прошла. И хоть бы дождь следом – так ведь нет! Мимо! Даже не окропило! Или химии надышалась. Давай, не дури, а то с работы турнут, не спросят, – она громко икает, пресекая в себе новый приступ смеха, и вместо этого сурово произносит, мотнув головой: – Кошка… Недаром мать твоя в дурке кончила, царствие ей небесное. Смотри, загремишь туда же…

…На следующий день Грета, дозаправившись остатками валерьянки, подходит к семнадцатому номеру. Целую минуту она стоит напротив двери, вцепившись пальцами в тележку и вслушиваясь в тишину. Заносит кулак. Стучится. Замирает. Открывает дверь, – благо на этот раз таблички нет, – и осторожно заходит внутрь.

Давление, ага. Туча. А лицо – оно само исцарапалось!

Она заглядывает в шкаф, в душевую и даже под кровать, – в комнате никого. Ни людей, ни животных. Может и правда, странная кошка ей примерещилась?

Грета смотрит в зеркало: глубокие царапины покрылись за ночь корочками и подсохли. Хорошо ещё, глаза остались целы. Может, у неё и правда, как у мамаши, съехала крыша? Та, конечно, пила ещё беспробудно, но по итогу-то всё равно кукухой поехала. Вдруг это гены?

Одиноко жужжит залётная муха. Грета на цыпочках подходит к тумбочке, открывает нижний ящик и, затаив дыхание, вытаскивает дневник в надежде прочесть там про странную кошку, – ящик оставляет открытым. Пятится задом, осторожно, будто на ежа, садится на кровать, и в этот момент в коридоре с грохотом распахивается дверь – бах!

Грета взвивается в воздух, но тревога оказывается ложной, – судя по беспечному смеху, это влюблённая парочка из ближайшего к выходу номера. Там Грета ещё не убиралась. Она замирает в тревожном ожидании.

Худой, как щепка парень обыскивает себя, перекладывая из руки в руку круглую жёлтую дыньку. Девушка – пухленькая, приземистая, – заигрывая, эротично гладит себя по изгибам тела, облизывает губы и заливисто смеётся:

– Дай-ка я помогу… – она ныряет в парню в карман и хохочет: – Смотри, у тебя в карманах песок! Не рановато-то посыпался? А в другом-то! ОГО! Кабачок?

Парень отскакивает, подбрасывает вверх и вручает ей дыньку:

– Держи.

С ловкостью фокусника он извлекает якобы из-за уха ключ и принимается суматошно ковыряться им в замке, справившись только с третьего раза.

«Опять натаскают грязи – выметай потом лопатой. Где они только песок нашли, на галечном пляже?»

– Чем будем резать дыню? – детским голоском спрашивает девушка, сделав губки уточкой.